Добро пожаловать на сайт compromatsaratov.ru!

Этот сайт работал для Вас с 2009 года. Compromatsaratov.ru - крупный, хорошо известный всем саратовцам
медиаресурс, зарекомендовавший себя и заслуживший доверие за долгие годы работы.

Теперь сайт продается.

По вопросам приобретения просьба обращаться на email

sale@compromatsaratov.ru

КомпроматСаратов.Ru

Нет ничего тайного, что ни стало бы явным                         

Домашняя библиотека компромата Дениса Меринкова

[Главная] [Почта]



Саратов должен быть разрушен.



"

В этом заголовке не пожелание, а прогноз: семь-девять лет дают Саратову местные строители и коммунальщики. Если за это время город не выйдет из пике, его будет дешевле разрушить и построить заново. В этот сценарий заставляют поверить фотографии минувшей зимы: мертвые трамваи, тонущие в сугробах люди, задушенные сосульками дома — очень похоже на блокадный Ленинград. Но сейчас не война, и город Саратов не беднее многих других. Откуда же такая деградация? Какие экономические, политические, социальные нити формируют этот клубок противоречий? Корреспондент «РР» решил на месте понять технологию гибели жизненного пространства. Если ваш город тоже деградирует, то в этом репортаже вы можете просто поменять имена собственные.

— Не боишься, что сейчас тебя городские патриоты порвут на георгиевские ленточки?

В ответ на мой вопрос Николай снисходительно улыбается:

— В Саратове теперь особая разновидность патриотизма. Патриотом считается не тот, кто любит свой город, а тот, кто его ненавидит.

Уже через полчаса я убеждаюсь, что это правда. Проходящие мимо люди рассматривают снимки чуть ли не аплодируя. Записи в книге отзывов: «Город опозорен по праву!», «Мы устали здесь жить!», «Не хотим Засратова! Хотим Саратова!»

— Люди уже привыкли к тому, что с каждым годом все хуже и хуже, — как к инфляции, — продолжает Николай, отделавшись от очередного комплимента. — Но минувшая зима — это был уже полный обвал котировок. Трамваи как умерли в декабре, так и не ходили до самой оттепели. Вслед за ними встал и весь остальной транспорт. Дороги не чистили вообще. Под тяжестью снега постоянно рвались провода, вырубалось электричество. Трубы не выдерживали — мы то и дело сидели без воды. Двадцать тысяч горожан пострадали от гололеда. Девятнадцать человек — убитых и раненных сосульками. Настоящая коммунальная капитуляция. Мне иногда казалось, что никакой власти в городе нет вообще и сейчас сюда зайдут какие-нибудь немцы или французы.

Николай немного преувеличивает. Трамваи не ходили всего пару недель. По поводу убитых и раненых данные противоречивы. Но то, что минувшая зима в Саратове была феерической, — правда. Самым скоростным средством передвижения по городу стали собственные ноги. Чтобы успеть на работу, люди выходили из дома за два-три часа. В коридорах областного правительства, похихикивая, рассказывают историю о том, как начальник областного ГУВД Сергей Аренин, озверев в пробке, дал по телефону распоряжение найти и обезвредить виноватого. Выполнять приказ пришлось двум офицерам — майору и лейтенанту. Проведя скрупулезное расследование, они через несколько дней явились к главе администрации города Вячеславу Сомову и с чувством глубокой неловкости сообщили, что виноватый — это он. Разъяренный Сомов позвонил Аренину. Майора с лейтенантом уволили, но когда гроза миновала — восстановили. За проявленный героизм и мужество.

Проспект Кирова, где Николай Асафьев позорит Саратов, — это местный Арбат, одно из немногих мест в городе, которые прилично выглядят. Шаг в сторону — и картинки с фотопикета окружают тебя повсюду. Для каждого времени года у брошенного на коммунальный произвол Саратова есть свое меню стихийных бедствий. Зимой это гололед, пробки и сосульки. Ранней весной и осенью — вода, которая превращает улицы и площади в реки и озера. А летом — пыль. В этом горячем пыльном компоте барахтаются красивые девушки и хорошие машины, которые безмолвно свидетельствуют о том, что саратовская неустроенность — проблема не экономическая.

Сажусь на третий трамвай, еду в Ленинский район, чтобы проверить адекватность местной поговорки, будто после 3−й Дачной жизни нет. Дачные, с первой по десятую, — это остановки, которыми измеряется расстояние от центра города до северной окраины. Слева от проспекта 50 лет Октября жилые массивы, справа — вереница бывших гигантов ВПК, раздробленных теперь на офисы и мелкие предприятия. В СССР Саратов был одним из главных центров точного приборостроения. Заводам принадлежали две трети жилого фонда, дорог, социалки. Военно-техническая интеллигенция управляла городом не идеально, но сносно. Когда же все это рухнуло, саратовской коммуналке пришлось заново учиться ходить. Но за 20 лет, прошедших с тех пор, во многих других городах, оказавшихся в схожей ситуации, ходить все-таки научились. Здесь — до сих пор ползают.

2−я Дачная. Район двухэтажек, построенных немецкими военнопленными. Знакомые всей стране здания здесь больше похожи на сгнившие грибы, которые вот-вот развалятся без посторонней помощи. Во дворах горы мусора, открытые люки, разбитые фонари. Весеннюю серость разбавляют яркие пятна рекламы на подъездах. Мелкие разноцветные стикеры — «Досуг», «Детка», «Отдых» — похожи на диатез. Проституток догоняют наркологи со своими двусмысленными объявлениями: «Наркомания? Не проблема!» Струю позитива добавляет лишь реклама услуг по перевозкам и переноскам: «Всегда трезвые грузчики!»

3−я Дачная. Окруженный пятиэтажками Славянский рынок. Какой-то чудовищный пластиково-алюминие­вый полип. 4−я Дачная. Пятиэтажки становятся девятиэтажками, двенадцатиэтажками и даже иногда новостройками, но пейзаж еще хуже. 6−я Дачная. Обмотанные черт знает чем текущие трубы, торчащая из земли бесформенная арматура (остатки детской площадки): если ты немолод, передвижение по такой местности — опасный для жизни вид спорта. Каким-то чудом здесь еще действует клуб любителей бега для тех, кому за 50. Вон как раз бежит стайка пенсионеров, лавируя между ям и темных личностей. Нет, поговорка не права. Жизнь после 3−й Дачной все-таки есть. Но города нет. Люди и дома — это еще не город. Это просто люди и дома. А город — это система управления. Где она?

Фактор Энгельса

В приемную, а затем в кабинет главы города Саратова Олега Грищенко заходишь как в другой мир. Интерьер поражает кремлевской роскошью: стены и мебель сделаны из массива какого-то неимоверно благородного дерева. Высочайшие потолки, гробовая звукоизоляция, сенсорный монитор компьютера. Позже меня дезинформируют, причем сразу из нескольких источников, что одна только мебель в этом кабинете стоила городскому бюджету восемь миллионов рублей, а на отделку втихаря сбрасывались МУПы.

Олег Васильевич — человек простой и положительный. Его можно легко найти в интернете, на своем юзерпике он радует посетителей здоровым голым торсом и бодрой улыбкой. Свою карьеру Грищенко начинал приемщиком стеклотары, потом работал пожарным, а затем женился на дочери директора шарикоподшипникового завода и резко рванул вверх. Бедственное положение Саратова он признает и объясняет его двумя причинами: первая — мало денег; вторая — наломал дров глава администрации Вячеслав Сомов, которого два года назад ему навязали и только теперь наконец-то сняли. На вопрос, кто навязал и зачем, Грищенко мнется и предлагает не углубляться в политику. Впрочем, в нее мы все же углубимся чуть позже.

— На днях сити-менеджером назначен мой единомышленник, Алексей Прокопенко, — говорит градоначальник. — У нас с ним прочный тандем, и теперь все будет по-другому.

Позже я узнаю, что за последние пять лет этих тандемов у Грищенко было целых четыре, и каждый раз на старте он говорил примерно то же самое. Впрочем, с очередным сити-менеджером Алексеем Прокопенко многие влиятельные в городе люди действительно связывают некоторые надежды. Во всяком случае, говорят, ему не откажешь в комиссарском задоре, который на первых порах может дать некоторые плоды.

Разговор с Олегом Васильевичем получается длинным, но скучным. От принципиальных вопросов он уходит, а на второстепенные отвечает многословно и бессодержательно. Он плохо знает цифры, местами откровенно плавает. Например, когда я спрашиваю, как дела на 2−й Гусельской улице, он честно отвечает, что первый раз о ней слышит. Это очень странно, поскольку ужасы 2−й Гусельской прогремели недавно на всю страну по федеральным телеканалам. Жители этой улицы уже десять лет обитают в своих многоквартирных домах как в пещерах — без водопровода, канализации и отопления.

— А дороги расширять не пора? — задаю более простой вопрос.

— А есть ли смысл?

— Так ведь пробки.

— А где их нет? Вы в Москве сами живете?

— В Москве с этим тоже катастрофа.

— Будут деньги — будем строить дороги. С нынешним финансированием ни о какой реализации Генплана даже думать не приходится.

«Дайте денег!» — это, пожалуй, единственная стратегия Олега Грищенко. Этот лозунг он произносит так часто, что к нему уже мало кто всерьез прислушивается. Особенно с тех пор, как на другом берегу Волги рванул город Энгельс. Рванул — в смысле вперед. И у этого чуда есть одна печальная для Грищенко деталь: денег в бюджете города-спутника на душу населения значительно меньше, чем в Саратове.

Как только переезжаешь по мосту через Волгу, на дороге появляется разметка, на земле газоны, на столбах, скамейках и домах — свежая краска, в воздухе минимум пыли, кругом новостройки. Всем своим видом Энгельс демонстрирует, что он в тонусе.

У местного градоначальника Михаила Лысенко, говорят, темное прошлое. В это легко поверить: опыт силового бизнеса начала 90−х годов накладывает на лицо неизгладимый отпечаток. Лысенко не скрывает, что шесть лет назад пришел во власть, чтобы спасти своей бизнес, когда местные чиновники начали кусать его за самые лакомые куски. Он не играет со мной в государствен­ного ханжу, предельно откровенен, легко признается, что живет не на одну зарплату. В дальнейшем мне не раз придется сталкиваться в здешних влиятельных коридорах с такой логикой: разница между хорошим и плохим градоначальником вовсе не в том, что один честный, а другой нет. Разница в том, что хороший глава города имеет такой бизнес, который косвенно заинтересован в развитии этого города. А плохой либо вообще не имеет бизнеса — тогда его бизнесом станет власть, либо занимается тем, что тупо обналичивает административный ресурс через подставные фирмы.

— Когда я шесть лет назад сюда пришел, бюджет Энгельса был 600 миллионов, сейчас — 2,5 миллиарда, — Лысенко выдает любые цифры, даже не напрягая кожу на лбу. — Тогда город строил 30–40 тысяч квадратных метров жилья в год, сегодня — 220. По инвестициям на душу населения мы уступаем только Балакову. Рождаемость растет, смертность падает, население увеличивается на 10 тысяч в год.

— Говорят, раньше здесь было примерно то же самое, что сегодня в Саратове. Как вам удалось сломить прежнюю систему управления?

— А тут и переламывать было нечего. Никакой системы просто не было. Не существовало даже признаков учета и контроля. Первое, что надо было сделать, — это овладеть информацией. Мы ввели компьютеризацию, сделали общую информационную систему, появилась возможность вытащить всех из тени. Эффект — мил­лиард рублей в местный бюджет. Пришли деньги — появилась возможность экономить, то есть тратить их осмысленно, с учетом долгосрочного эффекта. Взять, к примеру, минувшую зиму. На том берегу транспортный коллапс, а у нас все в порядке. Хотя техники в Энгельсе не больше, чем в Саратове. Просто это правильная техника. Дорогая, но эффективная. Которая с годами себя окупает. Или вот столбы и поребрики, которые по советской традиции каждый год белят побелкой. Дождь прошел — они уже серые. Подсчитали: невыгодно. Что сделали? Отмыли, почистили и покрасили дорогой хорошей краской. После этого они стоят два-три сезона, достаточно их только струей воды споласкивать. Стрижка деревьев — еще одна бездна в любом муниципальном бюджете. Ветки потом грузят в машины и отправляют на свалку. Сколько воздуха при этом возит каждая машина? А мы просто потратились на аппарат по измельчению древесины, рубим эти ветки в стружку и продаем. Там, где ездили пять машин, теперь ездит одна. Никакого чуда, элементарные управленческие действия.

— Но сколько мозгов нужно перекроить, чтобы добиться этой элементарности!

— Низшее звено само перестраивается, а на ключевые посты надо просто грамотно подбирать людей. Невзирая на родство, знакомство, кумовство. Под конкретные задачи. Я исповедую такой принцип: нужно профессионалов делать своими, а не своих профессионалами. И как только люди поставленную задачу выполнили — брать других, под другую задачу.

— Саратов надо спасать теми же мерами?

— Боюсь, что спасать Саратов уже поздно, точка невозврата пройдена. Это рассыпающаяся мозаика.

— Он обречен?

— Нет, просто нужны меры, на которые местное сообщество не способно. Что-то вроде прямого президентского правления. Там в один водоканал надо вкладывать больше миллиарда. Таких денег у города нет, а привлечь инвестора в инфраструктурные проекты местная власть не способна. Но без этих вложений нет смысла строить, например, дороги, потому что завтра прорвет трубу, и ты сам будешь эту дорогу разрушать. Или взять, к примеру, теплоснабжение. Оно там распродано по кускам кому попало, причем каждая структура нацелена только на выкачивание денег. То же самое в коммуналке: за управляющими компаниями стоят аффилированные структуры местных чиновников. А аварийный фонд — это и вовсе тупик, тут даже я не знаю, что делать. И так во всем, система неуправляема. Как они дошли до жизни такой? Просто за долгие годы местная элита — политическая, бизнесовая, культурная — приобрела свойства, несовместимые с жизнью. И дело тут не в Олеге Грищенко или Леше Прокопенко. Даже я не взялся бы сегодня за этот город.

Стремительная дагестанизация

Что происходит с системой управления городом сейчас, невозможно понять, не зная, что происходило в Саратове последние пятнадцать лет.

Эпоха, когда городом рулила военно-техническая интеллигенция, закончилась в 1996 году, когда в губернаторское кресло сел бывший агроном из Балтайского района Дмитрий Аяцков. Вслед за ним в город устремился мощный поток родственников, кумовьев, земляков и просто «хороших людей». Их тут же окрестили «птичниками», хотя по профессии они могли быть кем угодно. С тех пор ключевым понятием в местной обще­ст­венно-политической жизни стала клановость. Здесь очень легко стать чьим-то личным врагом. Достаточно выпить кофе с кем-то из влиятельных людей — и ты уже подорвался. Когда узнаешь подробности местной вендетты, возникает стойкое ощущение, что ты не в Саратове, а в Махачкале. Крови, конечно, поменьше, зато побольше тюрьмы.

«Свой» — вот главная характеристика человека, который может претендовать на ту или иную стратегическую высоту. Профессионализм — дело десятое. К чему это приводит на практике уже в наше время, можно продемонстрировать на примере того же водоканала, который убила именно клановость. Долгие годы его директор (уже бывший) Лариса Абрамова выписывала льготные техусловия девелоперской компании, которой владеет супруга руководителя одной из правоохранительных структур региона. Миллионные потери для бюджета — это полбеды. Главное — что в качестве ответной любезности Абрамова получала возможность действовать без оглядки на закон. Результат — полумертвый водоканал и почти миллиард долгов.

Одной из крупнейших фигур аяцковского призыва стал его родственник Юрий Аксененко, до прихода в областной центр руководивший колхозом «Синенький». В 1996 году он стал мэром Саратова и продержался на этом посту девять лет. Сейчас Юрий Николаевич заслуженно сидит в тюрьме, но, как ни странно, период его правления местный бизнес вспоминает с ностальгией.

— Юра, конечно, безбожно воровал, но инвесторы при нем в город шли охотно, — вспоминает в разговоре со мной один из местных предпринимателей со стажем. — Потому что все знали, кому, сколько и за что нужно нести. Ведь для бизнеса главное — работать по четким правилам, а какие это правила, законные или коррупционные, — вопрос второй. Сейчас же для инвесторов Саратовская область — это Чернобыль. Потому что нет никакой системы работы с властью — ни честной, ни бесчестной. Взятку с тебя, конечно, потребуют, но не факт, что свои обязательства выполнят. Даже просто встретиться с лицами, принимающими решения, — большая проблема.

Волна коррупционных инвестиций в 90−е годы дала кратковременный эффект. Город стал ярче, появились новые здания, обновились старые. Но за видимостью благополучия накапливались бомбы замедленного действия, которые рванули в 2000−е.

Я сижу в кабинете рублевого миллиардера Леонида Писного. По сравнению с кабинетом мэра штаб-квартира миллиардера — строительный вагончик. А ведь это один из крупнейших предпринимателей региона, владелец компании «Саратовоблжилстрой», которая строит треть всего жилья в городе. Про него ласково говорят: «Еврей. Строитель. Алкоголик». Вести такой бизнес и не занимать политических высот сегодня невозможно, поэтому по совместительству Писной — депутат-единоросс, а до недавнего времени — зампред облдумы. Последние 15 лет истории Саратова он знает, как собственную биографию. Я называю ему по очереди фамилии тех, кто в этот период возглавлял город, и почти про каждого он начинает рассказ одними и теми же словами:

— Юра (Сережа, Слава, Леша), конечно, нормальный мужик, я его очень люблю, но он отъявленный непрофессионал. Может, только к концу своего правления начал хоть что-то понимать в городском хозяйстве. А поскольку ты не умеешь работать, приходится воровать. Его команда пылесосила деньги, город плыл по течению. Потом ситуацию осложнила его война с Аяцковым. Да, они родственники, но Юра нашел себе молодую жену, и семейный конфликт перерос в политический. Чтобы отомстить, Дмитрий Федорович повесил на него льготы по ЖКХ, которые в принципе город платить не должен. В результате пошли долги, банкротства — коммуналку угробили окончательно. К концу девяностых город фактически потерял опорную сеть дорог: не удержали межремонтных сроков, и они вошли в стадию полного разрушения, в которой и пребывают до сих пор. Но самый страшный результат той войны не в видимых разрушениях, а в невидимых.

— Это как?

— Состояние войны стало комфортным для местной элиты. Война превратилась в инструмент влияния для политиков, в источник дохода для бизнесменов. Саратов стал полем боя, а какой может быть порядок там, где рвутся снаряды? Никакого.

Чем дальше, тем больше в этой войне появлялось новых участников. Первые пять лет нового тысячелетия в историю Саратова вошли под условным названием «прокурорское иго» или «нашествие краснодарских». Ключевой фигурой этого нашествия стал прокурор области Анатолий Бондар. Главным его козырем опять же были родственные связи: он женат на родственнице тогдашнего генпрокурора Владимира Устинова, который начинал свою карьеру на Кубани. С назначением в область Бондара сюда потянулись фигурки с юга, русские и армяне. Впрочем, прокурорских интересовала не политика, а элементарная экономика.

— Это был период беспредельного разгула рейдерства, — рассказывает еще один местный предприниматель, пожелавший остаться неизвестным. — Так или иначе при помощи прокуратуры было захвачено пятнадцать компаний. Причем не для того, чтобы потом их развивать, а чтобы банкротить и распродавать. Кто оставался цел, систематически откупался. Время «краснодарских» окончательно развратило саратовскую власть и бизнес.

Исчезли прокурорские из Саратова сразу же после того, как со своего поста ушел Владимир Устинов. Впрочем, даже после того, как Бондар уехал, Аяцков ушел, а Аксененко сел, дышать свободно городу долго не дали. На сцену вышел новый сильный игрок, спровоцировавший очередной виток «гонки вооружений», — партия «Единая Россия».

Фактор Вацлава

Тем, кто политическую жизнь страны наблюдает по телевизору, может показаться, что вице-спикер Госдумы Вячеслав Володин — заурядный партийный функционер. Но здесь, в Саратове, это фигура мистических масштабов. Одни его обожествляют, считая, что только им одним область и держится, другие демонизируют, утверждая, что Володин — источник всех бед региона. Те, кто его любит, даже при выключенном диктофоне величают его исключительно Вячеславом Викторовичем. Те, кто не любит, называют Вацлавом. Но даже его многочис­ленные сидящие по окопам враги признают, что он — непревзойденный тактик.

— Я его очень хорошо знал еще тогда, когда он был депутатом городской думы. У него в те времена была такая тетрадочка, он туда рисовал плюсики и минусики, — рассказал мне Вячеслав Мальцев, еще один бывший зампред облдумы. — Когда ему удавалось что-то для кого-то сделать, он ставил плюс. Когда, на­оборот, кто-то для него что-то делал — минус. И у него была задача — чтобы плюсиков было значительно больше. Он как-то их там по-своему подсчитывал, производил взаимозачеты и очень радовался, когда плюсиков было максимально много. Думаю, что у него и сейчас есть такая тетрадочка.

В девяностые Володин дорос до вице-губернатора. Потом избрался в Госдуму. Когда Аяцков ушел, он был одним из наиболее вероятных претендентов на губернаторский пост.

— Если бы тогда он стал губернатором, наверное, у нас был бы один из лучших регионов России, — считает миллиардер Леонид Писной. — Все войны бы прекратились, система выстроилась бы под одного человека, это был бы второй Александр Ткачев (губернатор Краснодарского края. — «РР»). Я не знаю, что помешало Путину назначить Вацлава, они были тогда в прекрасных отношениях. Но Володин проиграл: губернатором стал бывший директор Балаковской АЭС Павел Ипатов, для которого это назначение было скорее компромиссом, чем достижением: он тогда метил на должность главы Мин­атома. Павел Леонидович — нормальный мужик, но слишком обидчивый, не умеет держать удар, и опять же, чем отличается Саратовская область от мирного атома, он более-менее начал понимать только к концу своего первого срока. За это время Володин при помощи партийных механизмов успел выстроить в регионе мощную систему влияния — на мой взгляд, не созидательную, а разрушительную. Есть у него одно негативное качество: он не может смириться с тем, что на «его территории» что-нибудь хорошее происходит без его участия. Он действует здесь как НАТО на Балканах — поддерживает постоянное состояние кризиса и пытается им управлять. Вот только кризис, похоже, становится уже неуправляемым.

Одним из ключевых инструментов партийной сис­темы власти стал пришедший на смену севшему Юрию Аксененко новый глава города Олег Грищенко. Тот самый, который не знает, где находится 2−я Гусельская улица. К тому времени уже произошла реформа местного само­управления, и муниципалитеты по всей стране стали двуглавыми. Официальным главой города считается избранный из числа депутатов председатель гордумы (Грищенко), но фактически исполнительной властью рулит так называемый сити-менеджер, которого выбирают депутаты. Одни считают, что это было сделано, чтобы, сохранив видимость демократических процедур, фактически отсечь народ от выборов. Другие полагают, что это такой способ защиты от дурака. Впрочем, саратовский опыт последних пяти лет показывает, что даже при руководящей роли партии эта защита не работает. По крайней мере, из четырех сити-менеджеров, с которыми пришлось сотрудничать Олегу Грищенко, трое были навязаны не только городу — они были навязаны сами себе.

— С этих пор градоначальники в нашем регионе стали не появляться, а всплывать, — закуривает очередную сигарету Леонид Писной. — Сначала назначили Колю Романова из команды мэра города Энгельса Михаила Лысенко. Это был, пожалуй, лучший мэр за двадцать лет, но партия начала грузить его выборами, а он не политик, он хозяйственник — пришлось его уйти. Потом всплыл Сережа Тульский. Неплохой мужик, грамотный коммунальщик, но человек очень грузный и инертный. Иногда на заседаниях он просто засыпал. Два года назад запустили новый партийный проект — Славу Сомова. Выплыл он буквально за неделю, из города Воронежа, где возглавлял «Воронежрегионгаз». Возглавлял хорошо, грамотно, но жизнь газовика и жизнь главы огромного города — это совсем разные жизни, другой стиль работы. Когда Вацлав представлял Сомова, даже послушный Грищенко высказал робкое предположение: может, не надо?

Венцом двухлетнего правления «человека из Воронежа» стали его слова, произнесенные этой зимой и услышанные мною в самых разных здешних кабинетах: «Да, я понимаю, что для города я страшная обуза. Мне иногда самому хочется застрелиться. Но уйти я не могу, буду сидеть здесь, пока велит “Единая Россия”». Веление партии ослабло, как только губернатора Павла Ипатова вопреки ожиданиям назначили на второй срок. Непревзойденный тактик Володин, который хотел поставить в области своего человека, снова потерпел стратегическое поражение.

— Я не знаю, читал ли он Ницше, но действует Вацлав именно по его рецепту: если хочешь быть значимой единицей, ставь после себя побольше нулей, — считает Вячеслав Мальцев. — Он везде, где может, назначает людей послушных, но слабых. В результате элита в городе обескровлена. Володин держит ситуацию под контролем, но этот контроль абсолютно бесплодный. Нельзя все время опираться на мышей, рано или поздно они все провалят. А в Саратове мыши — это уже особый политический класс. На партийном повиновении здесь сделано столько карьер, что они плодятся с бешеной скоростью.

Этот «мышиный» культ «Единой России» в одних кругах компенсируется бешеной ненавистью в других. Политический климат становится резко континентальным. Самое смешное, что обе эти силы представлены официальными единороссами.

Но чем больше слушаешь этот плач о «партийном беспределе», тем настойчивей напрашивается встречный вопрос: что же это за местная элита такая, что ее так легко победить при помощи мелких грызунов? И все больше хочется забыть про политику и погрузиться в более отвлеченные материи — местную психологию, культуру, менталитет.

Танцы после ядерного взрыва

Там, где есть война, всегда есть место эмиграции. Накануне отъезда в Саратов я побывал на встрече молодежного крыла саратовского землячества в Москве. В «Сквот-кафе» пришли человек сорок вполне состоявшихся людей: главные редактора журналов, писатели, музыканты, юрисконсульты. Смотрели сквозь слезы документальный фильм «Один день в Саратове» 1974 года, собирали пожертвования на помощь родине, вспоминали о ней в потерянном прошедшем времени. Один в один атмо­сфера собраний белой эмиграции: приступы ностальгии, гордость за то, что тебе удалось спастись, и горький привкус непоправимости.

Состояние наиболее амбициозной саратовской молодежи действительно можно определить сегодня одним коротким словом: бегство. Я снова на проспекте Кирова, сижу на лавочке со стройной девушкой Полиной Дормидонтовой, она рассказывает мне историю шоу-группы «Сандэй», в которой когда-то начинала свою танцевальную карьеру. Группа недавно распалась из-за обстоятельств непреодолимой силы: почти все разъехались.

— Нас было десять человек. Сегодня в городе остались трое, — рассказывает Полина. — Сережа каким-то чудом смог устроиться в банк, Леша раскрутил свой небольшой бизнес, а у меня просто родители обеспеченные, а то бы я тоже уехала.

Идем дальше. Эля танцует и преподает в Москве танец живота, Лера сделала карьеру в головном офисе «Билайна», Марина вышла замуж за сотрудника журнала «Русский репортер», Дашка стала большим мастером йоги и ведет семинары по всему миру, Оля вышла замуж в Питер, Леха стал актером, снялся в сериале «Апостол», у него куча новых предложений, Андрей работал на подтанцовке у Жанны Фриске, а теперь открыл в Москве свою танцевальную школу. Даже муж Полины, от которого ей досталась такая замечательная фамилия, бывший диджей, уехал в Москву, работает там музыкальным редактором на одном из центральных телеканалов.

— Полина, но ведь люди танцующие отличаются повышенной мобильностью. Может, история «Сандэй» — не показатель?

— Давай возьмем моих однокурсников. Там разъехавшихся еще больше. Остались процентов десять. А когда учились, все говорили: «Да ну, зачем нам эта Москва?»

Когда Полина начинает объяснять, почему молодежь бежит из города, я снова вспоминаю Дагестан. Если ты не вышел национальностью, если у тебя нет влиятельной семьи, если ты не вписан ни в какой клан, тебе нет места под солнцем. Зато ты приезжаешь в столицу «на бодряках», ты заряжен на успех, ты готов всех порвать. Наверное, если бы саратовские были чуть посмуглее и говорили с акцентом, в Москве их путали бы с лицами кавказской национальности.

Сейчас Полина занимается в самой популярной местной школе танца «Студия-64». Ее создал с нуля Кирилл Правкин — человек, который является ходячим доказательством того, что танцующие люди обладают особым пространственно-двигательным мышлением. Его коллективы выступают в лучших клубах, ездят на чемпионаты, выпускники с успехом пристраиваются в других городах. Кирилл долго перечисляет, у каких российских звезд на подтанцовке работают саратовские, балаковские, энгельсские. Он утверждает, что в столичном танцевальном бизнесе у местной диаспоры самые сильные позиции, и это правда, я потом проверял.

— Кирилл, зачем ты такой сложный танец придумал?! — раздается гундеж с танцплощадки. — Нельзя ли что-нибудь полегче?

— Нельзя! — в меру восклицательно отвечает Правкин.

Тишина. Никто не перечит.

Сложный танец условно называется «Выжившие после ядерной войны». Танцующие расположены клином, право быть впереди надо заслужить в жесткой конкурентной борьбе, чуть сдал позиции — откатываешься назад. Сегодня утром Полина мне говорила, что групповой танец — хороший психотренинг, готовая модель действующей команды, формула эффективного общества. На секунду представляю себе на месте «выживших» местных боевых чиновников и предпринимателей, с которыми мне пришлось общаться на минувшей неделе. Смешно.

Как только Правкин узнает заголовок и подзаголовок моего репортажа, его прорывает:

— Я в последнее время очень много думаю обо всем этом, потому что, правда, достало. У меня такое ощущение, что в Саратове люди просто не хотят полноценно жить. Как будто кто-то сделал в этом жизненном пространстве маленькую незаметную дырочку, и теперь оно сдувается. Но это лечится. Я вот уже много лет выхожу на субботник. Привычка у меня такая. Это очень тонизирует: полдня помахал граблями — и целый год чувствуешь себя гражданином. Прошло два года, постепенно люди начали ко мне присоединяться. Раз вышли, два вышли, стали общаться, ругать управляющую компанию, которая слишком много ворует, и вот уже сложилась команда, которая пытается взять дом в собственное управление. Но таких примеров я вижу вокруг очень мало. В основном всем по барабану. Терпение здесь у людей фено­менальное. Не знаю, откуда это. Может, еще со времен голодающего Поволжья?

На попытки исторически осмыслить местную непруху я натыкался в Саратове постоянно. Версии — от самых экзотических («Место проклятое!») до вполне пристойных («Менталитет купеческого города: каждый за себя»). Самая популярная у местной элиты претензия к истории звучит так: «Саратову не повезло, потому что… он совсем не пострадал от войны».

— В Отечественную город остался по эту линию фронта, — жалуется его бывший главный архитектор Владимир Вирич. — Саратов уцелел, поэтому после войны сюда почти ничего не инвестировали. В результате сегодня мы имеем коммуникации чуть ли не позапрошлого века. В этом смысле тому же Волгограду-Сталинграду повезло больше.

— Любой город, всерьез пострадавший на войне, имеет совсем другую психологию, — говорит Леонид Писной и тоже кивает в сторону Волгограда. — Люди, которые испытали тяготы, — у них на генном уровне из поколения в поколение передается знание о том, что действовать сообща выгодней, чем поодиночке. В Саратове этого не было, поэтому здесь законсервировалась купеческая психология с ее индивидуализмом, мстительностью и завистью. В сущности, большинству людей тут нужен не общий рост уровня жизни, а персональное возвышение. Любой ценой. А такая психология — плохая почва для роста. Развивать что бы то ни было можно только с теми, кто умеет прощать.

Порвать жопу

— Comeback-city — это город, вернувшийся из небытия. Объективно погибавший, но потом нашедший какой-то тренд и на нем возродившийся. Саратов сейчас объективно погибает. Это еще областной город, но уже с сознанием райцентра, до положения которого он рано или поздно и деградирует. Если не зацепится за какой-то воздушный поток и не выпрыгнет в последний момент из этой воронки…

Эти слова слышит только диктофон. Мое внимание перехватил худой черный человек с белым лицом и узким белым галстуком. Он прошел мимо нашего кафе. Я видел его отчетливо, но откуда здесь взяться такому человеку? Может, все-таки померещилось?

— …Пока я не знаю, что это будет за воздушный поток, но я придерживаюсь принципа, что в начале всего бывает слово, и это слово надо искать, — продолжает Владимир Соколенко, преподаватель Саратовской государственной академии права, ученик Лотмана, кандидат философских наук, а также известный в городе байкер. — Люди изголодались по нормальным человеческим словам, как обезвоженные. Я говорю своим студентам: «Чем взяли Чингисхан, Александр Македонский, Ленин, Рузвельт, Обама? Разве деньгами? Ведь нет! Чис­тым базаром! Ты просто начинаешь говорить правильные слова: “Жизнь имеет смысл… Жизнь имеет смысл… Жизнь имеет смысл…” — и люди несут тебе деньги. Вот формула любого успеха на протяжении всей человеческой истории». Саратов сегодня — это город без единого правильного слова. Что ж вы от него хотите?

Опять в окне черный человек с белым лицом. Теперь уже точно не померещилось. Он худой, как трость, на голове смешная беретка, а тело совершает какие-то странные движения — руками, ногами, лицом.

Это Вуки. А если смыть грим и одеть в гражданское — Василий Уриевский. А если снова вернуть в сценический образ и спросить: «Что ты тут делаешь?» — не скажет ни слова. Василий Уриевский — мим. Мимы говорят без слов.

Рядом тормозит большой, но китайский джип. Из него выходит человек в костюме эпохи Моцарта. Еще один. Еще. Они здороваются с Вуки. Это приехали на корпоратив осколки АТХ, когда-то культовой не только в Саратове, но и за его пределами «Академии театральных художеств». Сегодня они называются «Институтом хорошего настроения». Это один из немногих очагов реальной культурной жизни в регионе, где министр культуры — бывший генерал-майор милиции, пристроенный на этот пост после того, как с предыдущей должности его уволил лично Владимир Путин.

— Филармония сгорела, ТЮЗ и Театр драмы еле живы, — описывает культурный ландшафт Дмитрий Черных, предводитель «Института хорошего настроения». — Консерватория? Работает, но так, что найти сегодня в городе толкового музыканта — проблема. Такого, чтобы был личностью. Чтобы понимал, зачем он взял в руки инструмент.

На корпоративах «Институт…» зарабатывает деньги, но творческих амбиций не сдает. Черных и его команда устраивают спектакли, шоу, снимают скетчи, участвуют в международных фестивалях, где их уже узнают в лицо. Они зовут меня на открытие «Минкульта» — новой площадки для реальных культурных действий. Прихожу. Застаю своих новых знакомых за важным занятием.

Одна из задумок на будущее — Театр теней. Они сидят, рассуждают о свойствах тени: может ли тень иметь собственную тень или только быть тенью хозяина? Очень важный вопрос.

— Что мы будем здесь делать? — вечером того же дня Василий Уриевский, без грима и костюма, перед немногочисленной пока публикой «Минкульта» задает самый главный вопрос. И тут же на него отвечает: — У нас только два пути. Либо нас отсюда все-таки выдернут с корнем. Либо мы порвем жопу, но выстоим здесь!

Аплодисменты.

— Мы выбираем второй вариант!

Василий вытаскивает из-за пазухи большой лист бумаги с нарисованной на ней аппетитной женской задницей и рвет на части. Бурные аплодисменты. Занавес.

Спустя неделю по моим следам в большой деградирующий город едет фотограф. Вернувшись, он останавливает меня в коридоре редакции и говорит: «И чего ты так запал на этот Саратов? Город как город. Я недавно был в Самаре, там все то же самое».

http://www.rusrep.ru/2010/20/gorod/