Новые «фронтовики»
Через 20 лет так назовут Бокову, Омельченко, Ландо, Шинчука, Линдигрин…
Годам к двенадцати я разгадал великую тайну. Наиболее серьезный скачок в своем развитии человечество совершало в результате войн. Сделало одно племя набег на другое, поработило его, и произошел взаимовыгодный обмен. Мы им — гончарное искусство и частушки, они нам — скотоводство и кривые ноги. Но изобретение атомной бомбы поставило крест на таком общении, и народы ушли в социальные сети.
А еще я был уверен, что новая серьезная война непременно случится на рубеже тысячелетий. Чтобы убедиться в логичности такого предположения, достаточно было пролистать любой учебник истории. Тенденция такая, что войны с нашим участием происходили каждые два-три десятилетия. И не какие-нибудь локальные, а с давними зарубежными партнерами, будь то турки, японцы или финны. Сейчас я так не думаю. Опять же потому, что о земледелии или гончарном искусстве информацию можно почерпнуть из открытых источников в интернете.
В канун Дня Победы или Дня знаний в школах проходят открытые уроки мужества, когда увешанные орденами и медалями милые и сентиментальные старики со слезящимися глазами объясняют подрастающему поколению, как нужно любить родину. И рассказывают об ужасах Войны, о каком-то интересном случае, который сведен до размера поучительной басни. Людям, которым часто доводится выступать перед большой аудиторией, поневоле приходится редактировать свои воспоминания. Кто-то ведь и за кустик во время атаки прятался, и на сторону врага переходил, но как на их примерах вырастить патриотов?
Даже я свои вполне мирные армейские годы отлакировал. Всё неприглядное стер из памяти, осталось только такое, где я молодец и рубаха-парень. Везде герой, везде проявлял лучшие человеческие качества. Переворачиваю страницу и рассказываю новый эпизод. А то, что тогда на кухне масла с сахаром объелся, так кому это интересно…
На самом деле, прошедшие войну (любую — Отечественную или локальную) не любят о ней рассказывать. Мой дед Вася, сколько его помню, никогда не говорил о своих геройствах или о том, как приходилось худо. Была какая-то история, которую я слышал уже от мамы. Ей отец однажды рассказал, как вместе с сослуживцами попал в окружение, как долго они петляли по лесу, чтоб не нарваться на фрицев, но через несколько дней все-таки вышли к своим, да как удачно — аккурат на полевую кухню. Кто-то на радостях объелся каши, и ему стало плохо. А мой дед ел по чуть-чуть и не пострадал. Пострадает он потом, когда его ранит в ногу. Вот шрам на ноге помню, взгляд его хмурый. А больше ничего. Хотя, если честно, очень ждал, что как-нибудь вечером дед поведает о том, как бил фашистов. Даже разочарован был. Ну мне же хотелось знать наверняка, что дед — герой, хотелось поразить сверстников родством с храбрым человеком, рассказывая им реальный случай из жизни деда Вани, и, естественно, безбожно привирая. А может, и привирать бы не пришлось, я ж не знаю.
Дед жены тоже о войне старался забыть. На просьбы внучат рассказать что-нибудь интересное дед Ваня только бурчал в ответ. Впрочем, все знали, что он побывал в плену. Его чудом не репрессировали, но из партии всё же исключили. Когда на девятом десятке дед скончался, провожало его огромное количество народу. Бабушка потом перебирала оставшиеся вещи и на дне старенького сундука нашла фотографию размером меньше даже чем три на четыре, на которой молодой дед в числе других работников изображен вместе с немецким фермером, у кого, по всей видимости, и трудились в плену. Этот снимок дед даже бабушке никогда не показывал. А вы говорите — расскажи. Кино вон смотрите. Там всё просто и ясно. Здесь наши погибают, истекая кровью, и не ранее, чем после девятой пули, а там смешно взрываются на своих моциках фашисты, коих одной гранатой можно зацепить с полсотни.
Мы тут с супругой спохватились: это сколько же лет нынешним фронтовикам? Даже если он захватил только 44-45-е годы, значит, ему уже тогда было восемнадцать. Стало быть, год рождения самых молодых фронтовиков — 1926-й. То есть сегодня им по 85-86 лет. (Один из наиболее известных ныне саратовских ветеранов, редактор «Книги Памяти» Георгий Фролов родился в конце ноября 27-го, то есть, когда началась война, ему было тринадцать годков.) Аксакалы! Железные люди, дай им бог всем здоровья и адекватного отношения властей!
Но следом-то другие идут. Рожденные несколько позже. Выросло уже поколение дедов, которые ни в каких войнах не участвовали. (Я имею в виду дедов, которых можно водить в школу. Никто ж не пустит к детям тех, кто воевал в Чечне. Они ведь такого могут наговорить…) А выступить на уроке мужества хочется. Это традиция и большая честь. Это нечто статусное. Опять же слюна уже вырабатывается, когда приходит время.
Пройдет еще немного лет, и до состояния слезливой сентиментальности доживут нынешние учителя. Они ведь тоже подправят свои воспоминания. Им будет казаться, что в начале века они ценой собственной жизни спасали страну от оранжевых захватчиков, спонсируемых госдепом США. Спасали, засовывая в избирательные урны нужное количество правильных бюллетеней. А кто-то грудью бросался на веб-камеры, закрывая собственным телом своих товарищей, исправлявших протоколы.
Представляете, что напишут в новых учебниках истории об оранжевой чуме во главе с ханом Навальным! О том, как эти негодяи шли свиньей, мечтая поработить наших отцов и матерей и продать их Западу или китайцам в вечное рабство. А тут — новое народное ополчение, причем первыми в ряды оборонцев встали простые учителя с указками и глобусами (в кавычках и без). Встали и дали достойный отпор врагам государства российского, загнав их под лед на пятнадцать суток.
Кто через двадцать лет будет считаться фронтовиком? Страшно сказать, но это Людмила Бокова и газорезчик Омельченко. Представляю рассказы балашовской учительницы перед школьной аудиторией:
— И тут меня ка-а-а-ак назначат депутатом Госдумы! А потом ка-а-а-ак посадят на самолет и ка-а-а-ак запустят по всей стране! Приземляюсь, а мне уж новое воинское звание присваивают — сенатора. И везде надобно суметь, везде надобно соответствовать…
Ну и тот, другой, не подкачает:
— Сидим это мы как-то с товарищами, привычно газ режем. Вдруг свист, шум, взрывы. И голос свыше. Иди, говорит, товарищ Омельченко в Народный фронт, да никуда по дороге не сворачивай, иначе превратишься в соляной столб. Ну и пошел. Я ж не по столбам, а по газу больше…
Или экс-депутат какой. Из партии победителей. Они ведь не воевали, потому к восьмидесяти годам натурально выживут из ума. И станет кто-то рассказывать, как ходил на Алимову с одной только гранатой. Другой в красках распишет, каково это по ночам прокрадываться за линию фронта, чтобы захватить языка из ЛДПР. А третий сообщит, сколько он сбил рашкиных, и даже покажет зарубки на своем интернет-блоге, который он вел в начале века. Строчил как пулеметчик. Думаете, легко было? Ха! А вы сами попробуйте.
Потом состарятся «молодогвардейцы» и тоже попрутся в школы — рассказывать подрастающему поколению о своей тревожной юности.
— Знаете, какие раньше поросята были зубастые и брыкастые! Такого и на аркане не удержишь, а надо было. В интересах нашей родины требовалось притащить зверюгу к политеху и, рискуя жизнью, пинать ее ногами. Или вот еще к офису компартии прийти и стоять там битые пять минут с каким-нибудь уничижительным плакатом. А ведь в любой момент могли выйти враги и запустить в тебя конфетой или куском пирога!
И лезут на лоб глазенки у любознательных первоклашек. А «молодогвардеец» плачет, вспоминая своих безвременно поднятых на смех товарищей. Это ведь мы их знаем как облупленных. А лет через сорок всё забудется, и они снова обзаведутся скорлупой. Облупи их потом за рупь двадцать.
Вот и Шинчуку будет что рассказать. Как он сначала занял высотку на Московской, 72 в отряде ДФ, потом был сброшен с нее, ушел в партизаны и долго и прицельно стрелял из ОПы, распространяя вокруг себя характерный запах свободы и демонстрируя необыкновенную волю к победе.
Или взять Ландо. Дедушка уже сегодня способен рассказать много такого, что новое поколение могло бы взять на вооружение. Жизнь Александра Соломоновича — это образец служения Отчизне, которая может потребовать пойти войной на кишечную палочку, а может предложить и более нетрадиционные способы самопожертвования.
85-летняя Наталья Линдигрин будет всё такой же улыбчивой, и ее будут любить дети. И у нее тоже будет какая-то своя история или намек на историю. Ведь если ты пришел на урок мужества, то обязательно должен рассказать, как вдруг не стало связи, и ты зажал провода в зубах. Ну или что там нужно зажать, чтоб «Билайн» ловил…
С другой стороны — чего над людьми потешаться. Вот меня однажды внучек спросит: «Дед, а ты воевал?» Что я ему скажу? Я ведь подумаю не только о своем героическом образе, но и о воспитательном моменте. Скажу, что я ветеран информационных войн, которые в Саратовской области, уникальной в этом смысле, никогда не прекращаются. Вспомню, как с Аяцковым воевали, с Аксененко. Скажу, что это мы, журналисты, своим каждодневным трудом приближали день победы. А еще мы писали про мерзавцев-учителей, которые подтасовывали результаты выборов и… ну, в общем тоже как-то за стабильность выступали, за свободу и демократию. Они — тем, что подтасовывали, мы — что выводили их на чистую воду и стыдили. А вот зачем мы это делали, ответить затруднюсь. Скажу — военная тайна. Сам разгадает, когда подрастет.
Или даже вообще ничего говорить не буду. Стану хмурым и задумчивым. Пусть наши потомки сами додумывают, что нам пришлось пережить в начале третьего тысячелетия, в годы, которые мы же сами назовем грозовыми или переломными. Тут и неправильно сросшаяся после трудного перелома рука будет кстати. Одна такая у меня есть. Вполне хватит для безмолвной иллюстрации жестокости действующего режима.
Источник:
газета «Репортер» №18(999) от 11 мая 2012 г.