Обратный отсчет

"

16-летний Иван Пархаев умер в больнице, его мать обвиняет врачей в халатности и равнодушии.

Уровень отечественного здравоохранения в целом и саратовского в частности давно никого не удивляет. И какого-то особого радушия от врачей по отношению к пациентам сегодня уже никто не ждет. Закаленные в боях за собственное здоровье пациенты порой готовы довольствоваться даже самым минимальным качеством медпомощи и хотя бы небольшой толикой внимания. Однако сила привычки не делает каждую отдельную трагедию менее значимой.  Огромные деньги, которые вкладываются в систему здравоохранения в рамках проекта модернизации, вряд ли способны компенсировать невиданное даже по саратовским меркам равнодушие, с которым пришлось столкнуться нашей читательнице Ольге Пархаевой. Женщина обратилась в редакцию «Взгляда» с просьбой провести журналистское расследование по факту гибели ее 16-летнего сына Ивана Пархаева. В феврале этого года Иван лег на обследование в девятую городскую больницу с тем, чтобы впоследствии получить приписное свидетельство от военкомата. Однако вместо этого несчастная мать вскоре получила свидетельство о его смерти. Ольга Пархаева уверена: если бы ее сыну вовремя была оказана помощь, он сегодня был бы жив. Мы не смогли оставить без внимания эту показательную, на наш взгляд, историю и решили ее опубликовать практически дословно, соблюдая стиль письма и хроникальность указанных в нем событий.

«Я БЕЖАЛА ПО
КОРИДОРУ И КРИЧАЛА:
ГДЕ ВРАЧИ?!»

«10 марта 2012 года в 1-й горбольнице г. Саратова скончался мой сын, несовершеннолетний Пархаев Иван Владимирович 1995 года рождения. Причинами смерти явились: отек головного мозга, внутримозговая гематома, артериальная гипертензия. Обстоятельства, при которых наступила смерть моего сына, следующие.
16 февраля 2012 года мой сын Иван Пархаев лёг в больницу № 9 на обследование по направлению невролога детской поликлиники № 3 Волжского района с диагнозом сосудистая дистония. Через два дня я была вызвана лечащим врачом, которая спрашивала меня о его детских болезнях.  Какое лечение будет назначено моему сыну и какие обследования делаются, мне сказано не было. Но ребёнок мне стал говорить, что после уколов у него поднимается жар в голове и лицо покрывается пятнами. Знаю, что делали укол никотиновой кислоты. Я ему сказала, чтобы он поставил в известность врача, он говорил и врачу, и медсёстрам,  но ему ответили, что такая реакция после никотиновой кислоты у всех.
20 февраля в 16.30 мне последовал от него звонок, он сказал, что у него поднялась температура 37,6, жаловался на тряску всего тела. Я по телефону сказала, чтобы он обратился к врачу, через 30 минут он позвонил и сказал, что врача нет, никого из персонала найти он не может. В следующем звонке он сообщил, что медсестра дала ему таблетку парацетамола со словами, что «это лекарство от всех болезней». Затем я ему звоню и спрашиваю о самочувствии, Ваня говорит, что вся температура перешла в голову, что его тошнит, что его дежурный врач занят.
В 19.30 Ванечка позвонил, плача в трубку: «Мама мне реально плохо». Я быстро оделась, вместе с мужем села в машину, и тут Ваня опять позвонил, в трубке не было слышно слов, только какие-то стоны и мычания. Около 20.00, зайдя в палату, я увидела сына в полусознательном состоянии, медсестра держит ему руку, а капельница капает лекарство. Я спросила, что происходит и что вы ему вводите, медсестра ответила, что ваш сын вёл себя очень дерзко, требовал таблетки и кричал, а сейчас я ему ввела анальгин и демидрол. Я спросила, где врач, мне ответили, что врач на обходе, время было девять часов вечера. Я побежала по палатам, ища доктора, нашла его в другой палате и попросила подойти к ребёнку. Он никак не отреагировал на мою просьбу. Я начала требовать помощи, говорю: здесь больные не экстренные, подойдите к моему сыну, на что доктор мне ответил: «Я не хочу с вами разговаривать».
Из палаты моего сына ушли все медсёстры, и не было врачей, я стала звонить в милицию через 02, там обещали прислать бригаду из Волжского отдела для выяснения обстоятельств, но бригады милиции я не дождалась. Ванечка открыл глаза, увидел меня и пробормотал: «Мамочка моя», и опять впал от боли в полусознательное состояние. Я бежала по коридору больницы и кричала: «Люди, помогите! Где врачи?!»
Ко мне подошёл врач из травматологии, он был внимателен и обращался со мной вежливо. Он позвал терапевта с приёмного отделения, потом подошёл врач, который до этого игнорировал меня, затем привели реаниматолога. Этот человек назвал мне своё имя и отчество, имя его Иван, отчества я не запомнила, но хорошо запомнила, что он был неадекватным, речь и движения были заторможены, я спросила: «Вы, что, пьяны?» На что он мне ответил: «Не ваше дело». Стал искать пульс на шее у сына и завышенным тоном, почти криком, как на допросе, спрашивать, когда я видела последний раз своего сына и в каком состоянии он был. «Мне это надо для анализа», – он так мне сказал. Я опять набрала номер 02, сказала, что нет помощи. Я взывала, просто умоляла, говорила доктору из травматологии, чтобы убрали этого реаниматолога. Травматолог ответил: «От него не пахнет», но его всё же увели.

«ВЫ В БОЛЬНИЦЕ. РАЗБИРАЙТЕСЬ САМИ…»

Санитарочка подошла и сказала, что Ваня жаловался до моего прихода на онемение левой ноги. Ваня мог отвечать на вопросы не сразу, но всё же мог, я услышала от него, что его рвало, он полностью испорожнился. Не в состоянии себя контролировать, сильно кричал, что болит голова, по очереди терапевт и лечащий врач мерили ему давление, сказали, что, скорее всего, он простыл, так как давление у него нормальное. Я звонила в МЧС, «скорую помощь», везде ответ был таков: «Вы находитесь в больнице, сами и разбирайтесь с врачами».
На двери палаты висел плакатик с телефонами, если вдруг понадобится срочно обратиться за помощью, там автоответчик ответил, что после гудка я могу оставить своё сообщение. Я оставила, сказала, что в вашей больнице умирает мой сын и нет помощи от врачей. Затем я их просила, чтобы они звали на помощь руководство больницы, если сами ничего не нашли. Через несколько часов был вызван врач МРТ, сделали снимки, ребёнок был ещё в сознании. Ещё через несколько часов был вызван консультант из 1-й городской больницы, консультант мне сообщил, что шансов на выживание у моего сына меньше, чем 50% ,что в мозг излилось примерно 100мл крови, что мозговые желудочки заполнились кровью.
После ухода консультанта через 1,5 часа приехала «скорая», которая перевезла моего ребёнка, уже впавшего в кому, в 1-ю городской больницу. В 4.20 утра того же дня я подписала согласие на операцию. В общей сложности прошло более 12 часов с того момента, как сын стал жаловаться на ухудшение своего состояния.  Около 8 часов утра операция была закончена.
На четвёртые сутки сын вышел из комы, однако 10 марта он умер. Все это время он сильно мучился. Я уверена, что непосредственной причиной смерти моего сына явилось халатное отношение к своим должностным обязанностям медицинского персонала 9-й городской больницы. Ему было назначено ненадлежащее лечение, необходимо было сразу обратить внимание на то, что от принимаемых лекарств состояние моего ребенка резко ухудшилось. Проводимое лечение спровоцировало развитие заболеваний, которые привели к летальному исходу моего сына.
Я вас как мать умоляю разобраться и виновных привлечь к ответственности. Эти люди и все, кто виновен в халатности и жестокости, не должны находиться рядом с больными и тем более носить белые халаты. Моему сыну было 16 лет, и если бы они не упустили время, то Ваня был бы сейчас рядом со мной…»
«ВЗГЛЯД»
ПРИЗЫВАЕТ
ПРОВЕСТИ
РАССЛЕДОВАНИЕ

Перед тем как обратиться во «Взгляд», Ольга Пархаева успела отправить письма сразу в несколько инстанций и даже получила ответы. Она пыталась разобраться с тем, что произошло с ее сыном, но провести самостоятельное расследование ей не удалось: практически все ответы грешат формализмом и ясности не вносят. Так, областной минздрав сообщил, что по факту обращения Ольги Пархаевой проведен «анализ качества и организации медицинской помощи в МУЗ «Городская клиническая больница № 9 и МУЗ «Городская клиническая больница № 1». К анализу якобы были привлечены лучшие эксперты минздрава и профильных кафедр СГМУ. Что же было установлено в итоге? Говоря простым языком, что у Ивана была врожденная аномалия сосудов головного мозга, «прижизненная диагностика которой не представлялась возможной». Мы не специалисты, но столь туманная формулировка нас настораживает. Хотелось бы понять, что это за патология и почему ее невозможно было диагностировать? Ведь у наших больниц, как рапортует периодически минздрав, сегодня бездна дорогостоящего оборудования, на которое тратятся миллиарды бюджетных средств. Далее: именно эта патология, утверждается в отчете, а вовсе не халатность врачей, стала причиной развития тяжелого осложнения – «обширного спонтанного нетравматического кровоизлияния в головной мозг». «Несмотря на проведенное оперативное лечение, степень поражения головного мозга привела к развитию необратимых изменений,… что привело к летальному исходу».
Что до описанного в письме равнодушного отношения со стороны врачей, то тут эксперты минздрава ограничились странной и ничего не говорящей формулировкой. А именно, что «экспертами установлены недостатки ведения первичной документации, а также организационные нарушения, в том числе несвоевременное информирование руководителей в МУЗ «Городская клиническая больница № 9».
Хочется спросить ответственных руководителей, организаторов здравоохранения: и это все?!  Недостатки в документах и несвоевременное информирование? А как же описанные Ольгой Пархаевой факты тотального наплевательства? Почему, когда ребенок звал на помощь, к нему никто не подошел? Где в это время были врачи? Почему они проспали момент, когда произошло кровоизлияние? Почему не реагировали на крики матери? Почему так поздно начали принимать экстренные меры? В каком состоянии находился реаниматолог и что это за стиль поведения и общения докторов с пациентами? Таких «почему» в этой истории остается очень и очень много. И мы хотели бы получить на них внятный и вразумительный ответ. И в первую очередь от главврача 9-й горбольницы Олега Костина, в чьем ведомстве и произошла эта трагедия. Проводилось ли по факту гибели ребенка внутреннее служебное расследование и каковы его итоги? К сожалению, Ольга Пархаева не назвала нам фамилии врачей, которые лечили (если так можно выразиться в данной ситуации) ее сына. И ее можно понять – женщина была в шоке. Но мы надеемся услышать эту информацию непосредственно от главврача.
Мы также адресуем заявленные вопросы министру здравоохранения Алексею Данилову. И обращаемся к нему с просьбой провести более тщательную и беспристрастную проверку. Мы также надеемся, что прокуратура и следственный комитет, куда также обратилась Ольга Пархаева и где в настоящее время проводится проверка, не заволокитят это дело. Ведь от того, насколько серьезным и объективным будет расследование, может зависеть жизнь еще очень многих людей.
«Взгляд» будет следить за развитием событий.
Елена БАЛАЯН

Эти строки не нуждаются в комментариях. На этих примерах мы просто и ясно хотели показать, что последние 12 лет никакой модернизации здравоохранения в Саратове не было и нет. Поэтому здесь нельзя болеть, это страшно, это смертельно опасно.

Завотделением кардиологии не смогла отличить инфаркт от дизентерии…

Это случилось в декабре 2000 года
В декабре 2000 года у моей бабушки Анны Дмитриевны случился инфаркт. Но что это именно инфаркт, мы узнали не сразу: как часто бывает в таких случаях, бабушка жаловалась на острую боль в области живота. Никто и не думал, что все дело в сердце.
Через несколько дней к нам в Поливановку приехала «скорая помощь». Бабушке к тому времени уже стало совсем плохо, она не вставала с дивана и не могла говорить. Сделав кардиограмму, врачи поставили диагноз сразу – инфаркт. Сказали, что это очевидно и двух мнений быть не может. И что бабушку нужно срочно везти в больницу, иначе она умрет.
Санитары принялись грузить больную на носилки. Но бабушка неожиданно стала сопротивляться. «Не берите меня! Не берите!» – умоляла она из последних сил, едва шевеля языком. Тогда мне это упрямство, которое было ей уже к тому же не по силам, показалось странным. Почему она не хотела в больницу? Ведь там ей должны были помочь. У нее же должен сработать инстинкт самосохранения…
Потом, когда бабушки уже не стало, в моей голове все встало на свои места. Известно, что перед смертью у людей обостряется интуиция. Моя бабушка словно предчувствовала, что в больнице ей будет только хуже. Она знала, что умрет, и хотела умереть дома. Но мы ее, разумеется, не послушали и в больницу повезли. В 8-ю городскую, что на 3-й Дачной.
Я не помню, как звали заведующую отделением кардиологии, куда должны были положить бабушку. А жаль. Потому что спустя годы мне хотелось бы посмотреть ей в глаза. Я до сих пор не понимаю, что стало причиной ее поступка. Была ли это профессиональная некомпетентность  или нежелание госпитализировать пожилого человека и омрачать статистику еще одной возможной смертью. Так или иначе, а только женщина эта сказала, что бабушку к себе не положит, потому что никакого инфаркта у нее нет, а есть скорее всего банальная… дизентерия. И что ее надо везти в инфекционное отделение.
Что же натолкнуло врача на такие подозрения? А очень просто. У бабушки был еще к тому же диабет, печень и почки работали плохо и со своей функцией не справлялись. Началась внутренняя интоксикация, и белки глаз приобрели характерную желтизну. Но ведь врач со стажем должна была об этом догадаться! Неужели нельзя было взять анализ, чтобы понять, что никакой дизентерии нет? Как профессиональный кардиолог, заведующая целым отделением, могла просмотреть инфаркт?! Я отказываюсь это понимать…
Бабушку не приняли. Хотя до этого она часа два пролежала в приемном отделении в полубессознательном состоянии. С давлением 40 на 60 ее долго возили по городу. Привезли в инфекционное отделение 3-й городской больницы. Там ее взять долго отказывались, сказали: «она не наша, ее нужно в кардиологию везти». Умирающего человека всю ночь футболили из одной больницы в другую. Это продолжалось до тех пор, пока моя мама не позвонила на горячую линию в горздрав и в отчаянии не принялась кричать, что если бабушку сейчас не положат, то будет плохо всем… И бабушку великодушно оставили. Просто сжалились уже. Она лежала в реанимации в инфекционном отделении, совсем не там, где ей следовало лежать. Через четыре дня она умерла. Потому что время было упущено. Вскрытие показало, что причиной смерти стали инфаркт и ишемическая болезнь сердца. С заключением патологоанатомов я пошла к тогдашнему главврачу 8-й горбольницы. Я хотела, чтобы та женщина, по крайней мере, признала свою вину и принесла извинения. Но главврач сказал, что доктор действовала в пределах своей компетенции и извиняться не будет. А я до сих пор жалею, что не послушалась бабушку и повезла ее в больницу…
Это было двенадцать лет назад.
Елена БАЛАЯН

Посмотрев на человека, умирающего от мышечной недостаточности, врач предложила обратиться к окулисту…

Это случилось в ноябре 2003 года
В тот год умирала моя мама. Всего полгода потребовалось ужасной болезни, чтобы сделать из энергичной женщины 62 лет маленькую больную старушку.
Маме долго не могли поставить диагноз, а она просто слабела на глазах. Потом вдруг не смогла глотать, есть, пить, потом изменился голос. Это было очень редкое заболевание – миастения злокачественного течения. Из-за маленькой доброкачественной опухоли крохотного органа – вилочковой железы, мышцы отказывались выполнять свои обычные функции, переставали работать. Иногда больные миастенией болеют долго. У кого-то вначале слабеют мышцы век, конечности. Маме досталось самое тяжелое – бульбарный синдром – это дыхание, речь, глотание. Потом стали отказывать другие жизненно важные органы.
Все наши мытарства замыкались на 9-й городской больнице, потому что мама была прописана в Волжском районе. В самом начале мне это казалось большим плюсом, потому что 9-я городская  внешне значительно привлекательнее многих саратовских больниц. Но я ошибалась. Заведующий неврологическим отделением в 9-й  больнице – врач по фамилии Сапожков – отказался госпитализировать пациента с явными неврологическими симптомами (к этому времени мама уже практически не могла говорить). Отказал только потому, что до этого маму уже посмотрел профессор Л. – старичок, университетское светило, принимавший в хозрасчетной поликлинике и посчитавший, что пациентка практически здорова. Раз профессор сказал, что она здорова, значит, здорова, говорил нам завотделением, ухмыляясь. Невропатолог из 3-й клинической вообще не хотел влезать в эти подробности, потому что эта больница к городу не относится, у нее федеральное подчинение. В железнодорожной нам сказали, что сложные случаи не берут – имеют право, поскольку учреждение ведомственное.
На пятом месяце болезни маму уже в очень тяжелом состоянии наконец согласились взять в отделение торакальной хирургии 2-й городской больницы. Это было совершенно не по профилю, взяли просто для того, чтобы проверить, можно ли удалить опухоль вилочковой железы хирургическим путем, да и есть ли она вообще… Конечно, было уже поздно.
К этому времени я привыкла платить всем, везде. Но это все равно не помогало. Деньги могут помочь тогда, когда профессионалу не хватает мотивации. Если врач никогда не хотел лечить людей или забыл со временем, что пришел в профессию именно для этого, деньги уже не помогут. Но платить все равно необходимо, чтобы хоть как-то защититься от  равнодушия. Я платила медсестрам, чтобы маме, которая не могла даже пить, поставили капельницу, платила уборщице, чтобы она не загоняла шваброй тапки больного человека в дальний угол под кроватью, я платила за осмотры, анализы, за то, чтобы больному, который едва двигался, дали ключ от ближайшего туалета для врачей, потому что туалет для пациентов был на другом этаже…
Кто видел, как умирает человек, поймет, почему родственники всегда вызывают «скорую». Верят, что в больнице спасут? Возможно. В этот момент нужно во что-то верить, даже если дело совсем плохо. Когда мама умирала, «скорая помощь» привезла ее в 9-ю городскую больницу. По прописке. В приемном отделении то, что осталось от моей мамы, долго осматривали. Мы водили маму по этажам. Врачам почему-то было необходимо сделать ей рентген. Пачка справок и анализов, содрогающееся тело на кушетке не убеждали, что человек нуждается в срочной госпитализации. Прямо в приемном покое у нее вдруг пожелтели глаза, началось отслоение склер. Теперь я знаю, что это отказали почки и печень. Видимо, из-за стресса, хождения по коридорам и кабинетам. Да просто болезнь взяла свое. Но молодой врач сказала нам, что пациентка не нуждается в госпитализации. Коллеги ее поддержали. Я помню исступление от боли, звенящую тишину в голове. Посмотрите на ее глаза, кричал им мой муж. Глаза? – врач посмотрела в глаза моей мамы и сказала: обратитесь к окулисту в районной поликлинике.
Тогда мы все же добились ее госпитализации, возмущались, требовали, заплатили за палату «люкс». Это была комнатка с телевизором и микроволновой печью. За трое суток врач зашел к маме только один раз, и мы забрали ее домой. После этого мама прожила еще несколько дней.
Тогда я еще не работала в газете и не знала как быть. Наверное, сейчас я бы могла бы ее спаси, помочь… А может, и нет. Потому что это было девять лет назад. Раз ничего не изменилось, значит, менять просто нечего.
Елена НАЛИМОВА

Осмотрев один раз, доктор к ребенку не подходила. Диагноз был поставлен  только после  звонка…

Это случилось в марте 2009 года
В том году у нас в семье случилось несчастье – сильно заболел пятилетний ребенок. Никита жаловался на то, что у него не сгибаются коленки, плакал. Плюс ко всему у мальчика воспалились глаза,  поднялась температура. Естественно, мы тут же вызвали «скорую». Слава Богу, что догадались позвонить в платную службу, а не государственную. «Они бы, скорее всего, вас не взяли и посоветовали сходить на следующий день  в поликлинику», – сказал нам плечистый врач «скорой».  Нас повезли в 3-ю клиническую больницу, где, как нам объяснили, самые лучшие специалисты, которые могут  помочь.
Поздно ночью мы приехали в 4-й корпус клиники, в приемный покой, где нас встретили с явной неохотой. После долгих переговоров врачам «скорой» все же удалось убедить медработников, и ребенка госпитализировали. В палате к Никите подошла врач, бегло осмотрела и сказала, что все с ним будет хорошо. Мальчик плакал, и женщина потребовала немедленно его успокоить, поскольку он ей мешает. Когда это не удалось – ребенку было больно, да и стресс он перенес немалый, она почти сорвалась на крик: «Да успокоишься ты или нет?!»
Ему сделали какой-то укол, и на этом лечение было завершено. Больше этот доктор к ребенку не приходила. Примерно такого же  отношения удостаивались и другие дети. «Детей много – врачей мало», – хмуро пояснила причины равнодушия медперсонала неразговорчивая нянечка.
Никиту сразу записали на сдачу ряда анализов. Чтобы убедиться, что лечение ребенку будет оказано качественно и в срок, я подошел к заведующему вторым педиатрическим отделением Юрию Спиваковскому, которого мне порекомендовали как отличного специалиста в своей области. Я назвал врачу свою профессию. «Лечим мы всех одинаково», – отрезал завотделением. Лечить и вправду начали –  брали анализы. Но даже спустя несколько дней, ребенку так и не поставили диагноз. Посовещавшись с супругой, я все же решил при случае поговорить с главврачом – ректором СГМУ Петром Витальевичем Глыбочко. Вскоре такая возможность представилась, и Глыбочко, надо отдать ему должное, тут же, прямо из своего кабинета, позвонил в клинику. Результаты не заставили себя ждать – ежедневно к ребенку несколько раз заходили врачи, причем сразу по несколько человек. Вскоре Никите наконец-то поставили диагноз – синдром Рейтера – и начали курс лечения. После звонка Глыбочко отношение к нам изменилось в корне. Только завотделением Спиваковский немного обиделся. «Ну зачем вы так.., – сказал он мне, – мы же ко всем относимся одинаково»…
Не могу сказать ничего плохого про врачей 3-й городской. Вот только я не уверен, что результат был бы тем же самым, если бы мы не пустили в ход свои журналистские связи, которых нет у большинства других саратовцев.
Это было три года назад.

Алексей ЗЕРНАКОВ

Дочь не могла дышать, «скорая» приехала через сорок минут, больницы не хотели нас брать…

Это случилось в июле 2012 года
Ночью мы с женой не спим. У  дочки очень тяжелый ДЦП, кормим мы ее через трубку. Из-за патологии трахеи затруднено дыхание, накапливается слизь и случаются обструкции (дочь задыхается).
Ночью мы дежурим у ее кровати по очереди. В этот день я до восьми утра додежурил, пошел спать. А где-то в половине одиннадцатого прибегает старшая дочь, кричит:  Полина задыхается! Я подошел, вижу – у нее глаза на выкате, не может ни вздохнуть, ни выдохнуть. Конечно, мы сразу же «скорую» вызвали. Я, насколько умею, стал делать реанимацию. Ведь это уже шестой раз у нас за последние полгода…
«Скорую» мы ждали минут двадцать. Ну а что она может? Первым делом врач  посмотрела диагноз, там написано – ДЦП. Если ДЦП, то у нас делают реланиум, чтобы снять мышечный спазм. Ну, сделали укол – дочь не дышит.
Оказывается, врачу передали с диспетчерской, что ребенок просто «в плохом состоянии» (хотя мы говорили диагноз!), и у нее больше ничего с собой нет. Реланиум-то она сделала, а как реанимацию делать, не знает! Врач была в панике, не знала, как вызвать реанимационную машину. Потом вызвали, как-то они с водителем дозвонились. А пока вызывали, у врача ничего, кроме ее чемоданчика, не было. Чтобы как-то помочь, медсестра принесла кислородную подушку. Такую… довоенного образца. Врач смотрит на подушку, а что с ней делать, не знает. Но она все равно была бесполезна, как нам потом в больнице объяснили. Нужна была интубационная трубка.
Спустя 30-40 минут с момента первого вызова первой «скорой» приехала реанимационная «скорая». Дочь почти не дышала. Они вставили ей интубационную трубку, а она уже в кому впала. Так и повезли… Но тут тоже проблемы. 3-я городская больница, как слышит нашу фамилию, то сразу говорит, что бесполезно, сразу отказывается. Нас берут только на Тархова, в  7-й детской. Там дочь была сутки без сознания, под аппаратом ИВЛ.
Еще в феврале заведующий детской реанимацией в 7-й детской больнице Олег Викторович написал нам направление, чтобы минздрав дал нам квоту на высокотехнологичную помощь. Но квоты мы так и не дождались. Потому что в Саратове нам никто помочь не может. Или не хочет.
Это было месяц назад.
Андрей ПАЛЬГОВ

Источник: газета Саратовский взгляд № 31 (329) 16 – 22 августа 2012 г.

http://www.sarvzglyad.ru/?news_id=5033