«Сидели с сыном дома. Смотрели телевизор. За полчаса до пожара он ходил попить на кухню, а возвращаясь, захлопнул дверь. Через какое-то время захотел кушать. Я пошла на кухню, а там дым из-под двери идет. Сначала подумала, он что-то сделал… Открыла, а там уже черно все — дым, копоть мне в лицо. Растерялась».
«Какие там документы, даже и не думала об этом. Вначале взяла банку на столе, попробовала окно разбить. Не разбилось с первого раза. Потом взяла горшок детский. Получилось. Начала Даню выталкивать, а он ни в какую. Уперся. Естественно, и боялся, и холодно там было. А он в шортах да в футболке. Выкинула в итоге его через окошко. Хорошо, мимо сосед проезжал на лошади. Завернул ребенка в фуфайку и к соседке отнес в дом. Я уж потом вылезла. Тоже в домашнем и босиком. Когда пожарные приехали, тушить уже было нечего», — начинает Марина Плавнова свой рассказ о ЧП, произошедшем 25 января этого года. Однако тогда мать двоих детей еще не знала, что основная борьба предстоит не с огненной стихией и даже не за восстановление имущества, а за собственных детей. Их у нее двое: четырехлетний Даниил и тринадцатилетняя Лена. Дочка в момент пожара была в школе. Прибежала домой чуть позже.
Сюда, в Петровский район, семья решила перебраться менее года назад из шумного Саратова: в деревню, к свежему воздуху и более спокойной жизни на земле. Дом купили на материнский капитал. «На каждого приходилось по комнате. У детей комната на двоих, у меня одна и еще проходная. Большой дом был. Пристроен сарай, рядом баня», — вспоминает Марина.
Но вскоре после переезда случился пожар, который уничтожил как жилье, так и остатки сбережений.
«Тут котлы отопительные у всех старые. Это сейчас хорошие: сам нагреется — выключится. Остынет — сам же и включится. А раньше были простые. Как повернешь краник, так и горит газ у тебя. И у них такой был. Новый-то поставить… Пятнадцать штук такой стоит. И установка еще пятнадцать. Там проект, газовики… Вот никто и не меняет. Тридцатка — это большие деньги. Морозы стояли тогда. Ну и видимо, или щель какая-то была в дымоходе, или еще что-то… В общем, как-то что-то…» — пытается объяснить ситуацию Александр, местный гражданский активист, который сейчас помогает семье Плавновых. Дети Марины называют его дядя Саша.
А после пожара для матери-одиночки началось самое страшное. Сначала детей забрали специалисты центра «Семья» на время проверки. Младшего — так как тот почти голым оказался на улице в мороз, а старшую дочку — из-за стресса: в школе ее сильно напугали, сообщив о пожаре. Сказали, что она чуть ли не лишилась семьи. Пять дней дети провели в центре.
За это время нашлось жилье. Дочь соседки также купила дом на материнский капитал, но продолжала жить у родителей. Это жилье и уступили на первое время погорельцам. Но чиновники из органов опеки пригрозили отобрать у Марины детей, так как у той теперь нет собственных условий для их содержания. «Они дали нам сначала два месяца. Чтобы я приобрела дом. Если нет — заберут детей в приют. На полгода для начала, кажется. Потому что ни документов, ничего у меня тогда не было. Потом уже, когда мы обратились в газету, вышла статья в Саратове, они сказали, что я просто была в шоке и не поняла их слова. Больше не угрожали. Сказали, что живут люди у них и на съемных квартирах, и ничего, детей никто не отбирает. Сейчас приезжают раз в месяц — контролируют: смотрят, как дети растут, ходят ли в садик и школу», — рассказывает Плавнова.
Относительно спокойная жизнь начала было налаживаться уже на новом месте, однако недавно ситуация стала накаляться вновь. Гостеприимство соседки оказалось не безграничным — в доме нужно делать ремонт и постепенно готовить жилище к въезду в него законной хозяйки. К тому же за зиму и весну вырос немалый для селян счет за коммунальные услуги — газ и электричество (водопровода в доме нет). Денег на погашение долгов у Плавновых нет. После пожара Марина оказалась в замкнутом круге — зимой работы просто не было, а весной Марину не принимали работодатели из-за отсутствия сгоревших документов, восстановление которых стоило денег.
Документы помогали восстанавливать, как говорится, всем миром. К делу подключились местное казачье войско и церковь. Казаки во время служб в двух главных храмах района объявили сбор средств. Присылали деньги и неравнодушные из Саратова, узнавшие о проблеме. На всю бумажную волокиту и на жизнь в первое время хватило. Позднее нашлась и работа — на местном сельхозпредприятии. Сначала, во время посевной, Марина работала в поле, сейчас — на складе.
Однако поставщики ресурсов не дождутся первой зарплаты Марины — газ и свет отрежут уже на днях. А еще через несколько дней соседи, приютившие Плавновых, планируют начать в своем доме ремонт. Где будет жить Марина с детьми уже на следующей неделе, она не знает. «За помощью обратиться не к кому. Есть только брат в Саратове. Но он не поможет. А больше никого и нет. Значит, придется жить на улице», — говорит она. Мать опасается, что когда она вновь окажется без жилья, к ней снова могут прийти люди с намерением забрать детей.
Как Даня в администрации рулил
Садимся по машинам и едем в центр «Семья». Впереди авто Александра. Старенькая «пятерка» лихо лавирует между маленькими выбоинами и глубокими ямами. Работницы центра явно нас не ждали, а увидев, оказались негостеприимны. «Сашка, ты уже толпой теперь ходишь?» — возмутилась одна из оказавшихся на входе женщин. «А вы чего тут снимать собрались?» — добавила она, глядя на нас.
— Где бы нам найти руководство ваше?
— Вообще-то у нас обед. А директор все равно в другом здании сидит — в центре социальной защиты населения. Храмова Ирина Тимофеевна. Вам, наверное, она нужна, — выпалили наперебой женщины, явно обрадовавшись, что вся делегация не по их души.
На улице Александра так же недружелюбно окликнули другие работницы центра. «Ты уже с камерами ходишь? А нас почему не снимаешь?» — кричат они вдогонку. «Сниму. Только на День Нептуна», — почему-то кричит им в ответ Саша.
Центр социальной защиты находится в нескольких кварталах от «Семьи». Но там тоже обед. А обещанная нам Ирина Храмова — на совещании в администрации. Ее негодующий от появления камер заместитель звонит своей начальнице и сообщает нам, что та сможет нас принять сразу после совещания. «Я вообще не знаю, что случилось. Вы туда езжайте», — говорит она, стремясь быстро от нас избавиться, как это сделали в центре «Семья».
«Она зря говорит, что ничего не знает. Это она готовила некоторые документы для Марины. Прикидывается», — объясняет нам Саша уже у здания администрации родом из прошлого, а то и позапрошлого столетия. На входе — охрана. Под лестницей — диван. Ожидание окончания заседания тянется уже больше часа. Даниилу скучно. Сначала он задает маме много ненужных вопросов, на которые явно уже знает ответы. «Мам, а эта штучка красная, когда пожар, нужно на кнопку нажимать?» — показывает он на пожарную сигнализацию. Посидел с мамой, без охоты пощупал микрофоны: «Я их уже видел». Послушал разговор дяди Саши с охранником, когда нужно идти на щуку; вскарабкался на лестницу, где элемент литых перил назвал рулем, и принялся его самоотверженно крутить. «Мам, смотри, я рулю». И на другой ступеньке: «Мам, смотри, как высоко я рулю».
От охраны и спускающихся со второго этажа людей узнаем, что заседание закончилось. Но к нам выходить никто не торопится. Даня уже весь извелся, потому поднимаемся на второй этаж сами. Вдогонку бежит охранник, который тут же преграждает путь в кабинет, где сидит Храмова. «Я не буду с вами разговаривать!» — сообщает та через щель, после чего дверь захлопывает охранник. «Мне сказали не пускать!» — кричит он. «Кто вам сказал?» На мгновение мужчина теряется, затем распахивает дверь и спрашивает: «Мне же их не пускать?» «Вот видите, там мне сказали, чтобы вас не пускать», — деловито добавляет он и тянется руками то к одной камере, то к другой. «Не снимайте меня. Вы не имеете права!» В двери что-то щелкает. Охранник дергает ручку, убеждается, что заперто, и бросается защищать от граждан дверь в кабинет главы районной администрации Юрия Заигралова.
«Ответьте, у меня заберут детей завтра или нет?» — с наворачивающимися на глаза слезами кричит перед закрытой дверью Марина. «Я не хочу, чтобы меня забирали!» — во все детское горло вопит в ответ Даня.
Не хочу, не буду
Та же сцена повторяется у другой двери. Ребенок показывает пальцем на охранника и называет того «жадиной-говядиной». «Почему ваш глава не хочет говорить с жителями района и журналистами?» — спрашивает моя коллега с «РЕН-ТВ». «Скажите спасибо, что я вас вообще не послал», — следует ответ.
На авансцену выходит новый персонаж — таинственная женщина в платье расцветки «горох». «Спуститесь вниз. Юрий Александрович даст вам комментарий на улице. Только когда вы выйдете на улицу, он тоже спустится к вам», — говорит она. На просьбу представиться она с изумлением вопрошает: «Кто я-я-я?» А потом разворачивается и скрывается в кабинете, где прячется Храмова. Снова проворачивается ключ. Наша делегация остается наедине с охраной перед двумя запертыми дверями.
Однако ни после пяти, ни после пятнадцати, ни даже после тридцати минут ожидания у порога здания Заигралов не выходит. Но до него удается дозвониться. «А что, по какому закону я должен ей помочь? Нет такого закона. Не задавайте глупых вопросов. Я давал уже несколько комментариев, интервью. И вообще, меня не предупредили, что приедете, я не готов с вами общаться, не хочу и не буду», — выпалил он и бросил трубку.
Толк будет?
Из администрации едем в село Грачевка. Там Марина показывает пепелище, на месте которого четыре месяца назад еще стоял ее дом. Среди сгоревших стропил и бревен виднеются спинки панцирных кроватей и остовы стульев. Под не обвалившимся в одном месте потолком висят керосиновая лампа и кирзовые сапоги. Участок крыши остался только над пристроенным к дому сараем. Дом сгорел полностью.
Всего на место пожара приехало два расчета. Один завяз в сугробах, так как дорогу никто не прочищал, вторая «пожарка» оказалась без воды. К тому моменту, как из снега вытолкали первую машину, крыша дома уже рухнула.
— После пожара мы писали Заигралову — главе администрации. Нам сказали, что выделят. Сначала 10 тысяч рублей. Сказал, что больше не может. Затем писали в районное собрание. Нам там подписали материальную помощь на 110 тысяч рублей — на покупку дома. Сказали ждать комиссию, которая проверит, действительно ли нам негде жить, правда ли дом сгорел. И письма ждать еще какого-то. Но до сих пор так ничего и нет, — сетует Марина.
— А живете сейчас на что?
— До этого жили на то, чем люди помогли. На работу не брали меня, пока документы не восстановила. Сейчас наконец устроились недавно.
— А детское пособие?
— Я не получаю ничего. Всех документов все равно нет. Сейчас зарплату первую жду.
— А какой она будет?
— Пока не знаю. Я же не получала еще. Там сдельщина. Разные тарифы: за посев — одно. На складских работах — другое. Я сначала сеяла. Теперь вот на складе работаю. Посмотрим, сколько получу.
Уже после, когда выключили камеры, Марина рассказывает на пороге, что не понимает, почему ей обещали помощь, которую никто и не собирается оказывать. Также она не понимает, почему ей так настойчиво грозили отобрать детей, но перестали это делать, когда в дело вмешались журналисты. А главное — означает ли временное прекращение угроз то, что детей действительно оставят в покое. Отвечать никто не торопится.
— А от того, что вы сегодня снимали, толк будет? — спрашивает соседка.
— Не знаем, — честно разводят руками коллеги.
***
Однако оказалось, что «толк» от нашего приезда все же был. На следующий день нам позвонил Александр и поблагодарил за визит. Он рассказал, что на следующее же утро к Марине приехали люди, которые пообещали отправить дочь Лену в лагерь по путевке на 21 день, даже привезли все необходимые документы. Сообщили также, что будут восстановлены выплаты детского пособия. Марина поинтересовалась, как же ей их восстановят, если еще вчера для этого не хватало некоторых документов. Оказалось, с лихвой хватает имеющихся у чиновников ксерокопий бумаг. «И Храмова приезжала, и ее зам, которая говорила, что не знает Плавновых», — добавил Саша.
Только вот вопросы, которые задала перед нашим отъездом Марина, остаются без ответа. А еще к ним хочется добавить главный: почему госорганы не могут или, точнее, просто не хотят заниматься своей работой, пока проблема не выходит на уровень общественной дискуссии? К тому же остается не совсем понятным, какова будет судьба семьи, когда общественный резонанс вокруг истории уляжется. Мы продолжим следить за ситуацией.